О леонид колычев духовник марии федоровны. Хмурый полдень XXI век. Александр бохановмария федоровна
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Александр Боханов
МАРИЯ ФЕДОРОВНА
Пересмотрите всё мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.Марина Цветаева
Предисловие
Эта книга об удивительной женщине, прожившей большую, похожую одновременно и на сказку, и на приключенческий роман жизнь – Императрице Марии Федоровне (1847–1928). Невестка Императора Александра II, жена Императора Александра III, мать Императора Николая II.
Став Русской Императрицей в 1881 году, Мария Федоровна до самой смерти несла тяжелую ношу своего Царского звания с поразительным мужеством и поистине царственным достоинством. Эта невысокая, изящная женщина явила миру нетленный образец служения России, не раз доказав на деле, что во имя нее готова пожертвовать собственной жизнью…
Ее в детстве звали Дагмар (полное имя – Мария-София-Фридерика-Дагмар), и происходила она из королевского дома Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбурских, представители которого находились на датском престоле с начала XVII века. Выросшей в скромной уединенности маленькой Дании, любимой дочери короля Христиана IX суждено было стать Императрицей крупнейшей мировой Империи, оказаться на авансцене мировых событий.
Большую часть своего земного бытия Императрица Мария пребывала на той общественной высоте, где вершились судьбы государств, империй и народов. И она в полной мере на себе ощутила неумолимость хода времен, став в XX веке одной из первых жертв беспощадного «колеса истории». Провидение сотворило ей великую и неповторимую судьбу, вобравшую и причудливо смешавшую искреннюю радость и неподдельное горе, сердечное счастье и нестерпимую боль, светлые надежды и черные разочарования, восторженные триумфы и великие крушения. Она познала и восхищенное людское поклонение, но и звериную ненависть толпы.
Мария Федоровна знала, что значит искренне любить и быть так же любимой. Как мать и как светская женщина, она из земных благ имела такие радости и богатства, которые доступны воображению далеко не всякого человека. Но ей пришлось пройти и через страшные испытания: провожать в последний путь своего мужа и двоих сыновей, оплакивать гибель других сыновей и пятерых внуков.
Императрицу Марию прекрасно знали и чтили самые влиятельные королевские и аристократические династии Европы, она состояла со многими владетельными домами в близком родстве. Ее братья, сестры, кузены, кузины, племянницы и племянники носили звания королей и королев, имели самые высокородные фамильные титулы. Старший брат Марии Федоровны Вильгельм правил с 1863 года в Греции под именем короля Георга I. Другой брат – Фредерик – с 1906 года носил корону Датского королевства, а сестра Александра с 1901 года, как супруга короля Эдуарда VII, имела титул королевы Великобритании и Ирландии. Младшая же сестра Марии Федоровны Тира (Тюра) состояла в браке с Эрнестом-Августом, герцогом Кумберлендским, а брат Вальдемар был женат на принцессе Марии Орлеанской, старшей дочери герцога Шартрского.
После убийства летом 1918 года Николая II и его семьи Мария Федоровна осталась единственным и последним живым воплощением некогда великой и, как казалось, нерушимой Империи Царей, с которой была неразрывно связана более полувека. И это некогда могучее царство, ставшее ей второй родиной, еще при ее жизни исчезло с лица планеты, превратившись лишь в величественный и красочный отпечаток минувшего времени.
На закате своих дней она не просто лишилась царской роскоши и почета. Рухнул весь тот мир, который был для нее понятным и родным, а ей суждено было доживать свой век совсем в ином мире, чем тот, где она родилась, выросла и впечатлениями которого жила до самой старости.
Этой женщине, матери, императрице пришлось на своем веку испытать такие горькие чувства и безысходные страдания, которые другие бы не смогли перенести. Не раз приходилось преодолевать жизненные рубежи, когда желанным избавлением от беспросветной муки повседневности могло стать лишь небытие. Но эта маленькая женщина смогла преодолевать, казалось бы, непреодолимое, научилась находить луч света надежды даже в непроглядной тьме окружающей действительности.
Она выдержала. Она выстояла. До последнего часа земной жизни она оставалась русской царицей, сохранявшей в сердце сострадание к людскому горю, любовь к России, веру в Бога и надежду на Его милость.
Глава 1
Уход
Мария Федоровна прожила восемьдесят лет и одиннадцать месяцев. Императрица родилась 14 (26) ноября 1847 года в Копенгагене. Отошла же в мир иной 13 октября 1928 года вдалеке от России, на небольшой двухэтажной вилле Видёре (Hvidore) в дачном пригороде Копенгагена Клампенборге.
За неделю до того состояние Императрицы начало заметно ухудшаться. Невзирая на это она продолжала до последнего дня интересоваться событиями и просила регулярно читать ей датские газеты. Ежедневно ее навещал младший брат принц датский Вальдемар и младшая сестра принцесса Тира (Тюра) – герцогиня Кумберлендская. Заехал проведать старую тетушку и племянник, Датский Король Христиан (Кристиан) X, к тому времени находившийся на Троне более шестнадцати лет.
Русская Царица неизменно радовалась встрече с родными и, невзирая на слабость, охотно беседовала с ними на нескончаемые семейные темы. Она помнила всех своих многочисленных племянников и племянниц и всегда живо обсуждала дела и заботы младших представителей Датского Королевского Дома.
12 октября Мария Федоровна начала быстро слабеть и после полудня, 13 октября, впала в забытьё. В начале четвертого часа королевский врач Мортен Кнудсен объявил близким, что летальный исход может наступить с минуты на минуту. Временами умирающая приходила в себя, ласково смотрела на окружающих и произносила отдельные, плохо различимые слова.
В 19 часов 18 минут 13 октября 1928 года Императрица испустила последний вздох и уснула вечным сном. Смерть наступила, по заключению врачей, «от слабости сердца». Несколько минут спустя в комнату вошел духовник Императрицы, настоятель церкви Святого Александра Невского в Копенгагене и духовник усопшей священник Леонид Колчев (1871–1944), сложил руки усопшей на груди и прочитал отходную молитву.
Последние дни у постели умирающей бессменно дежурили ее дочери: старшая Ксения и младшая Ольга. Великие княгини всю жизнь глубоко чтили матушку, и ее кончина оказалось для них тяжелым потрясением. Презрев светские условности и не стесняясь присутствовавших, они рыдали навзрыд.
Беженская жизнь разметала сестер; виделись они последние годы довольно редко. Ольга почти неотлучно жила на вилле Видёре, выполняя при «дорогой Мама» роль сиделки, медсестры и наперсницы. Здесь же все время был и второй муж Ольги, бывший ротмистр Лейб-гвардии Кирасирского Ее Императорского Величества полка Николай Куликовский, которого венценосная теща, невзирая на незнатное происхождение, ценила и уважала как человека честного, доброго и открытого.
Конечно, брак дочери Царя с простым офицером невольно создавал щекотливые ситуации. Марии Федоровне и ее детям приходилось встречаться с членами Королевских Домов, присутствовать на аристократических встречах и приемах, и в этот заповедный великосветский мир безродному зятю Императрицы доступ был закрыт раз и навсегда. В «корпорации голубых кровей» душевные симпатии и личные качества статус человека определять не могли. Мария Федоровна никогда не сомневалась, что династический этикет нерушим и не терпит никакого компромисса.
Великая княгиня Ольга в полной мере ощутила на себе воздействие этого бездушного принципа, и Мария Федоровна о том хорошо знала. Выйдя по настоянию матери в 1901 году в возрасте девятнадцати лет замуж за родовитого принца Петра Ольденбургского, порфирородная дочь Царя Александра III получила тяжелую участь. Пятнадцать лет Ольга Александровна мучилась, страдала, перенося полное безразличие супруга, интересовавшегося лишь карточной игрой и дружескими застольями. Она была лишена не только полноценного супружества, великой радости материнства, но не ощущала даже дружеского расположения со стороны принца. Только через пятнадцать лет последовал разрыв.
Когда в 1916 году Ольга объявила о желании связать свою жизнь с адъютантом своего номинального принца-мужа, то ни у кого из Романовской семьи не нашлось ни одного слова осуждения намечающегося мезальянса. Мать одобрила это решение и была счастлива за младшую дочь, познавшую наконец и настоящую любовь, и радость материнства. В декабре 1916 года Мария Федоровна писала Николаю II из Киева: «Такая радость видеть ее сияющей от счастья, слава Богу… И он очень мил, натуральный и скромный».
Дети Ольги Александровны, два шаловливых крепыша-мальчугана Тихон и Гурий, доставили старой Императрице немало приятных минут в последние годы жизни. Хотя они нередко шумели выше всякой меры, что порой раздражало и нервировало, но бабушка на них не сердилась.
Старшая же дочь Марии Федоровны, Ксения Александровна, жила почти безвыездно в Англии. Мать долго считала, что семейное счастье Ксении устроено прочно, хотя вначале и не питала особого расположения к избраннику Ксении – Великому князю Александру Михайловичу, приходившемуся жене двоюродным дядей. Потом все как-то образовалось, и теща если и не полюбила зятя, то проявляла к нему очевидное благоволение.
У Ксении и Александра Михайловича («Сандро») было семеро детей: дочь Ирина и сыновья Андрей, Федор, Никита, Дмитрий, Ростислав, Василий. Все они избежали гибели в России и выехали оттуда вместе с бабушкой, которую потом видели редко. Некоторые уже обзавелись собственными семьями, имели детей, так что Мария Федоровна успела дожить до появления нескольких правнуков.
Счастье Ксении было полным, но недолговечным. Ее муж, человек непоседливый, амбициозный и претенциозный, в одном из своих многочисленных странствий по миру встретил некую даму, которая его обворожила. Он забыл о происхождении, о долге, о жене, о детях, о России. Он несколько лет сгорал от страсти и собирался даже, бросив все, уехать со своей возлюбленной жить в Австралию. Но у последней хватило благоразумия не одобрить это великокняжеское безрассудство.
В конце концов «неповторимый Сандро» рассказал все Ксении Александровне, для которой это явилось страшным ударом, так как своего мужа она любила глубоко и искренне. Произошли неприятные объяснения, но в итоге они решили оставить все по-старому и внешне почти десять лет сохраняли видимость семейного благополучия.
Революция разрушила этот вымученный союз. В эмиграции, не таясь, жили порознь; жена – в Англии, муж – на Юге Франции. Покой же «дорогой матушки» они берегли, не раскрывая ей причин подобной ситуации. Так и осталось неясным, насколько Мария Федоровна была посвящена в драму семейной жизни Ксении и была ли посвящена в нее вообще. В эмиграции Сандро не проявлял интереса к своей теще и увидел ее на смертном одре лишь через много лет после расставания.
До конца с Императрицей находились несколько лиц из числа бывшего окружения некогда блестящего Императорского Двора: фрейлина графиня З. Г. Менгден (1878–1950), князь С. А. Долгорукий (1872–1933), горничная С. Г. Грюнвальд, более тридцати лет верой и правдой служившая покойной и ставшая для нее незаменимой.
Здесь же, на вилле, несли свою бессменную вахту и двое рослых бородатых мужчин, последние преданные Лейб-казаки, почти пятнадцать лет бессменно состоявшие при Императрице: К. И. Поляков (1879–1934) и Т. К. Ящик (1878–1946). В тот день слезы постоянно текли по лицам этих уже немолодых русских солдат, беззаветно преданных «Матушке Императрице». Так, преданно, верно и до конца, по заповедям своих предков и по воле Господа Бога, служили Царям раньше их отцы и деды.
Не скрывали своих горестных чувств и другие. Потеря была велика и невосполнима для всех знавших Марию Федоровну, и не только по чувству долга, но и по зову сердца последовавших за ней в изгнание, обрекая себя на тяжелую долю в незнакомой стране, где они были никому не нужны, кроме той, кому обязаны были сохранять верность до последнего вздоха.
Известие о печальном событии быстро разнеслось. Через несколько минут после смерти радио Копенгагена передало экстренное сообщение, после которого прекратило свои передачи до конца дня. Не прошло и получаса, как на виллу Видёре прибыл автомобиль с Королем Дании Христианом X и Королевой Александриной, урожденной Принцессой Мекленбургской. В небольшой гостиной на первом этаже они выразили соболезнование Великим княгиням.
В тот же вечер в русской церкви в Копенгагене была отслужена панихида, на которой присутствовала вся русская колония. Король Христиан первоначально не хотел устраивать торжественных официальных похорон «Императрице Дагмар» – старейшей представительнице Датского Королевского Дома. Он опасался «политических осложнений». Однако скорбь в Дании стала настолько всеобщей, что Королю пришлось уступить. В стране был объявлен четырехнедельный траур.
Все датские газеты поместили обширные некрологи, содержавшие много проникновенных слов об усопшей. Распространенная «Nationaltidende» восклицала 14 октября: «Дания оплакивает сегодня свою умную и мужественную дочь».
В день кончины, вечером, родные и близкие собрались на литию в опочивальне Императрицы. Покрытое цветами тело усопшей покоилось еще в постели, у которой на коленях, со слезами на глазах молились дочери, младший сын Ксении Василий Александрович, приближенные. Присутствовали также датский король Христиан X, принц Вальдемар, принц Георг Греческий (племянник Марии Федоровны), герцогиня Кумберлендская, принцы и принцессы Датского Королевского Дома.
Смерть Русской Императрицы, занимавшей видное место в европейской династической иерархии, не прошла незамеченной и в других странах. Помимо Датского Двора, траур был объявлен при королевских домах Лондона и Белграда.
Крупнейшие европейские газеты поместили некрологи и памятные статьи, с сочувствием говоря об умершей, олицетворявшей целую эпоху европейской истории и пережившей страшные невзгоды. Парижская «Экоде Пари» писала: «Франция должна почтить память своего большого друга, а также эту скорбную мать, достойную бесконечного сожаления».
Английская «Дейли Телеграф» в передовой статье заявляла: «Императрица Мария Федоровна так часто бывала нашей гостьей и требует такого внимания к себе, в качестве сестры покойной Королевы Александры, что весть о ее кончине должна вызвать горесть у англичан и снова напомнить им о горькой трагедии Династии Романовых».
Самым же сильным потрясением, наибольшей горечью весть о кончине Марии Федоровны отозвалась в душах сотен тысяч русских, переживших кровавый вихрь революции и коротавших свои дни чуть ли не во всех странах мира. В православных церквах по всему свету, от Токио и Шанхая до Нью-Йорка и Буэнос-Айреса, служились панихиды, горели поминальные свечи.
Россия, та страна, которая оставалась жить в сердцах и душах людей, прощалась со своей Царицей. И хотя уже более десяти лет не существовало Царства Двуглавого Орла, не осталось тронов и корон, которые были поруганы и разрушены беспощадными «улучшателями жизни», но Царица была, являясь для русских людей памятью и надеждой. Горечь русских сердец от невосполнимой потери священник Леонид Колчев выразил проникновенными словами: «Чистый воск догорел, пламя потухло. Жизнь нашей милой Матушки Императрицы окончилась. Многие миллионы детей России остались сиротами».
Вся печать русской диаспоры, вне зависимости от политических пристрастий, откликнулась на смерть Последней Императрицы. Выходившая в Париже одна из наиболее влиятельных и тиражных эмигрантских газет «Возрождение» в передовой статье писала: «С кончиною Императрицы Марии Федоровны окончился великий период русской истории; в Дании, в скромной вилле, охраняемой последним Лейб-казаком, выше всей нашей борьбы, вне всех наших политик и тактик, над всеми нами, как живой символ былой Империи, пребывала в скромности и тишине последняя Российская Императрица, и кончина Ее как бы подводит траурную черту той части истории, которая разбита и разметана революцией».
Центром беженской России была Франция и ее столица, где службы отличались особой торжественностью и многолюдностью. В главном православном храме Парижа Александро-Невском соборе на улице Дарю поминальные службы шли почти непрерывно. Сюда приходили отдать последнюю дань венценосной соотечественнице, помолиться за упокой ее души представители известнейших аристократических фамилий, офицеры и сановники, бывшие чины бывшего императорского двора: гофмейстеры, фрейлины, камергеры, шталмейстеры и другие, чудом избежавшие расправы у себя на родине. Здесь же можно было увидеть и политических деятелей, людей науки, искусства, литературы.
Вся улица Дарю с утра и до позднего вечера была полна народу, запружена автомобилями. Люди прощались не только с Царицей, но и со своим прошлым, с молодостью, мечтами, со всем тем, что составляло смысл их жизни там, на далекой и потерянной теперь родине, и что помогало жить здесь, в чужих и таких неприютных для русской души «европейских палестинах». Время не щадило никого и ничего. Оно было неумолимо и все дальше и дальше уносило образы, звуки и ощущения теперь уже легендарной страны России. Самым же величественным отблеском того погибшего мира и являлась покойная Царица.
Со слезами на глазах в православных храмах Парижа горячо молились и две известные дамы, в свое время доставившие немало переживаний Марии Федоровне. Одна из них – юношеское увлечение старшего сына Императрицы, тогда еще Цесаревича Николая Александровича, известная балерина Матильда Кшесинская (1872–1971), к этому времени уже сумела породниться с Русским Императорским Домом, обвенчавшись в 1921 году с кузеном Николая II Великим князем Андреем Владимировичем.
Другая – Наталья Сергеевна Брасова (урожденная Шереметьевская, 1880–1952), еще в 1912 году стала морганатической супругой младшего сына Императрицы Великого князя Михаила Александровича. После революции и убийства Михаила Брасова покинула Россию, растила сына Георгия – внука Императрицы, но Мария Федоровна долго не могла даже слышать имя «этой женщины», хотя внук ей и был однажды представлен сыном Михаилом.
Однако встреча все-таки состоялась. Находясь в Англии в 1923 году, Императрица не могла отказать в приеме той, которая доставила ей столько переживаний. 17 (30 апреля) 1923 года Мария Федоровна записала в дневнике: «В 11 я приняла Брасову с маленьким сыном, которому теперь 12 лет. Он очень вырос с тех пор, как я его видела в последний раз. Он такой милый мальчик, но на моего дорогого Мишу совсем не похож. Их визит для меня был огромным душевным потрясением! Но она была мила и скромна, и они оба мне подарили по маленькому пасхальному яичку, сделанному из старого русского фарфора». Это была первая и последняя встреча; на похороны своей строгой свекрови в Данию Брасова не приехала…
В русских домах, в русских ресторанах и клубах все эти дни было много разговоров о покойной. Устраивались памятные вечера и беседы. Вспоминали различные страницы жизни этой датской принцессы, ставшей такой родной, такой русской, такой своей.
Газеты опубликовали страшную фотографию: Мария Федоровна в гробу. Маленькая, худенькая женщина, в белой наколке, из-под которой выступали некогда черные, теперь же почти седые локоны, с крестом в руках, сложенных на груди. Она мало изменилась; черты лица были пронзительно знакомы и остались такими же, как двадцать или тридцать лет назад. Образ этой женщины в России был известен всем от мала до велика.
Ее портреты украшали стены учебных заведений, многих присутственных мест, витрины фешенебельных магазинов, страницы дорогих альбомов по истории России и Династии. Их постоянно публиковали самые распространенные газеты и журналы. Не было ничего удивительного в том, что в небогатом доме мещанина, в Богом забытой дыре, каком-нибудь Царёвококшайске, или в неказистой крестьянской избе, на видном месте, в красном углу, под традиционными иконами Николая Угодника и Казанской Божьей Матери висел и портрет Императрицы, вырезанный из иллюстрированного журнала. Ее знали и любили.
Эту любовь русские люди унесли в эмиграцию, и последние недели октября 1928 года стали днями ее памяти. Старики со слезой в голосе рассказывали о подробностях ее коронации, личных встречах с ней и ее незабвенным супругом Императором Александром III. С трепетом душевным, в который уж раз, восхищались мужеством Императрицы в тяжкие годы революционной смуты, твердостью ее воли и принципов. Из уст в уста передавалась история, происшедшая весной 1918 года, когда Крым, где находилась под большевистским арестом Мария Федоровна, заняли немцы.
Император Вильгельм II прислал своего представителя барона Штольценберга, предложившего императрице беспрепятственно покинуть опасное место и переехать при помощи германских властей в Данию. И тогда старая женщина, выдержавшая немало унижений и оскорблений от бывших своих подданных, чуть не убивших уже ее и ее близких, с истинно царским величием и достоинством воскликнула: «Помощь от врагов России? – Никогда!» Эти слова стали крылатыми и навсегда остались в летописи русского мужества и самопожертвования.
Всем русским беженцам приходилось на чужбине нелегко. Но никто не знал, никто не услышал, как было тяжело Царице – матери и вдове, потерявшей трон, детей и не имеющей возможности даже помолиться на могилах своих близких. С тех пор как все так резко и бесповоротно оборвалось 2 марта 1917 года, когда ее Ники отрекся от власти, жизнь перевернулась безнадежно. Все вокруг стало рассыпаться на глазах, и порой не хватало сил и желания идти вперед; не было воздуха, чтобы дышать полной грудью. Какой-то жуткий сон вдруг стал явью. Шли годы, а страшное видение все не проходило. И люди так невероятно изменились. Ей порой хамили те, кто еще вчера раболепствовал, она сталкивалась с холодным пренебрежением там, где еще недавно встречала лишь глубокое почтение.
Даже родственники начали относиться иначе. Когда в мае 1919 года, после пятилетнего перерыва, Мария Федоровна оказалась в Лондоне, то с горечью поняла, что они, Романовы, уже больше никому не нужны, стали для всех обузой. Нет, сестра ее, Английская Королева-Вдова Александра, ее «милая Алике», осталась такой же, как всегда: доброй, ласковой, заботливой. Но она была уже старой и больной, удаленной почти от всех и от всего, коротая свои дни с дочерью Викторией – желчной старой девой. Племянник же Марии Федоровны – король Георг V не выказывал интереса к беженке и несколько раз демонстрировал холодное безразличие, хотя раньше относился всегда с неизменным почитанием. Теперь же, как ей объясняла Алике, стараясь выгородить сына, «политическая ситуация была очень сложной».
С прохладным приемом столкнулась Царица-Изгнанница и по приезду в Данию, где другой ее племянник, король Христиан X, был еще менее расположен оказывать тетушке особые знаки внимания. В начале были неприятные объяснения, размолвки, но в конце концов Мария Федоровна свыклась со своей участью и смирение овладело ее душой. Она никому не жаловалась и ни на кого не сетовала.
Годы изгнания, новый мир людей, вещей и ситуаций не могли не влиять на взгляды Императрицы, которые она всегда меняла с большим трудом. Но надо было уметь по-новому воспринимать то, что раньше казалось «ясным раз и навсегда».
И может быть, самое примечательное превращение касалось ее отношения к невестке Императрице Александре Федоровне. В эмиграции Мария Федоровна уже не воспринимала ее так, как до того. Прошли неудовольствия и раздражения. Теперь это все ушло. Больше ни одного упрека, ни одной двусмысленности.
Когда же Мария Федоровна прочла книгу подруги Александры Федоровны госпожи Лили Ден «THE REAL TSARINA», вышедшую в Лондоне в 1922 году, то многое иначе открылось. Она увидела Невестку такой, какой в общем-то никогда и не знала – великой и мужественной Женой, Матерью, Императрицей. Мария Федоровна умела ценить благородство, честь, преданность, и теперь она сумела оценить Алике, которой пришлось пережить такие муки и страдания, по сравнению с которыми собственные мало чего и стоили…
Перестав быть Царицей для «королевских особ», Мария Федоровна оставалась таковой для русских, жадно ловивших каждое ее слово. Большое впечатление на русскую диаспору произвело опубликованное в газетах предсмертное желание Царицы, чтобы после уничтожения советской власти ее тело было перевезено в Петербург и погребено рядом с могилой Императора Александра III.
Еще раньше долго обсуждали и ее решение не признавать «Императором» Великого князя Кирилла Владимировича, объявившего себя таковым в 1924 году в Париже.
Вопрос о законном преемнике Императора Николая II расколол эмиграцию, привел к многолетним утомительным тяжбам и пререканиям. Образовались две главные «партии» – «кирилловцы» и «николаевцы». Первые группировались вокруг Великого князя Кирилла Владимировича, а вторые – отстаивали права Великого князя Николая Николаевича.
Осенью 1924 года в печати появилось письмо Императрицы Марии Федоровны, адресованное Великому князю Николаю Николаевичу, вызвавшее большой резонанс: «До сих пор нет точных известий о судьбе Моих возлюбленных Сыновей и Внука, а потому появление нового Императора Я считаю преждевременным. Нет еще человека, который мог бы погасить во Мне последний луч надежды… Если же Господу, по Его неисповедимым путям, угодно было призвать к Себе Моих возлюбленных Сыновей и Внука, то Я, не заглядывая вперед, с твердою надеждою на милость Божию полагаю, что Государь Император будет указан Нашими основными Законами в союзе с Церковью Православною совместно с Русским Народом. Молю Бога, чтобы Он не прогневался на Нас до конца и скоро послал Нам спасение путями, Ему только известными».
Уважение к Императрице было столь велико, что никто не рискнул публично подвергнуть критике ее позицию, хотя она серьезно поколебала позиции «кирилловцев»…
Главные траурные церемонии происходили в Дании, и порядок похорон был определен королем Христианом X. В Копенгаген стали съезжаться родственники, известные деятели русского зарубежья: Великий князь Александр Михайлович (зять покойной), Великий князь Кирилл Владимирович, Великая княгиня Мария Павловна (Младшая), князь императорской крови Гавриил Константинович, несколько других членов свергнутой династии; глава русского церковного управления за границей митрополит Евлогий (1868–1946), бывший премьер А. Ф. Трепов (1862–1928), представители от различных офицерских объединений и эмигрантских союзов.
Прибыли также и особы королевских кровей: племянник покойной Король Норвегии Гаоокон (Хокон) VII, кронпринц шведский Густав-Адольф, сыновья английского короля Георга V: герцог Йоркский – будущий Король Георг VI, отец Королевы Елизаветы II и герцог Уэльский – будущий Король Эдуард VIII, Король Бельгии Альберт I и другие.
16 октября гроб с телом Императрицы покинул виллу Видёре. Императрица начала свое последнее путешествие, маршрут которого уже не зависел от ее воли.
Стоял теплый, тихий и солнечный день. Было почти безветренно; довольно редкий случай для осенней Дании, непрерывно продуваемой насквозь ветрами холодных морей. Окутанный багряно-золотой пеленой Клампенборг провожал своего старожила, человека, узнавшего и полюбившего этот столичный пригород давно, много десятилетий тому назад, когда не было еще ни кинематографа, ни телефона, ни электричества, ни автомобилей, но были эти тенистые и почти безлюдные в будние дни аллеи, эти ухоженные газоны, яркие цветники, утопающие в зелени виллы.
Еще молоденькой девочкой, на пороге своей юности, она бывала здесь со своими родителями, братьями и сестрами. Здесь они играли под сенью старых лип, принимала морские ванны, рекомендованные врачами, считавшими, что Принцесса, в силу хрупкости своего телосложения, непременно должна заниматься закаливанием. Она была слишком аккуратной, чтобы не следовать рекомендациям старших, но и слишком своенравной, чтобы безропотно подчиняться. Купалась же она всегда с большой радостью, довольно быстро научилась неплохо плавать и в шестнадцать лет уже могла заплывать довольно далеко.
В Клампенборг она привезла своего мужа, Цесаревича Александра Александровича, когда впервые вернулась из России в родительский дом после свадьбы. Это случилось летом 1867 года. Они провели вместе радостные часы, купаясь в море и отдыхая на берегу. И муж, выросший среди импозантных ландшафтных и пейзажных парков Царского Села, Петергофа и Гатчины, хорошо знакомый с почти девственной природой русской равнины, был очарован видом датской «сельскости», гармонией естественной красоты и дел рук человеческих.
Своей матери Императрице Марии Александровне Цесаревич писал в августе 1867 года: «Это прелестное место. Вся дорога, которая идет из Копенгагена вдоль берега моря, застроена дачами, и народу пропасть живет здесь. Эта дорога продолжается, я уверен, верст 10, и все одна дача за другой, и есть премилые дачи. По воскресеньям весь Копенгаген съезжается в Клампенборг, там бывают балы и увеселительные вечера».
Здесь, в Клампенборге, в десяти километрах на север от центра Копенгагена, Императрица Мария Федоровна со своей старшей сестрой и ближайшей подругой, Английской Королевой Александрой, после смерти в 1906 году отца Короля Христиана IX и решили приобрести собственную резиденцию. Посещая Данию, им теперь было слишком тяжело гостить в официальных королевских резиденциях, в тех местах, в тех стенах, где все было принизано воспоминаниями, где каждая вещь, любая комната напоминала о дорогих родителях, о сладко-горестных, навсегда ушедших событиях и образах давнего, но незабываемого прошлого.
Напополам с Александрой Мария Федоровна и купила виллу Видёре. Все серебро, фарфор, скатерти и даже постельное белье так до конца жизни Марии Федоровны были помечены монограммой обеих владелиц. 1
Вскоре после смерти Марии Федоровны вилла Видёре была продана и со временем в ней разместилась больница.
Английская Королева целиком доверяла вкусу младшей сестры, и Мария Федоровна вложила в оборудование и оформление первого (и последнего) собственного дома в Дании весь свой темперамент и максимализм. Для помещений покупалась лучшая штофная ткань различных расцветок, приобреталась изысканная мебель в стиле Людовика XVI и, конечно, в так любимом Царицей стиле «жакоб»; приглашались лучшие мастера – строители и краснодеревщики. И во все она вникала, все ее интересовало.
Сыну Императору Николаю II сообщала 9 сентября 1906 года: «В нашем доме Hvidore мы были два раза… Мы были в восторге от него: вид такой чудный, прямо на море, такой красивый маленький сад, масса цветов, просто прелесть. Дом еще совсем не устроен. Мы выбрали разные материи для комнат, и я думаю, что будет удивительно мило и уютно».
Последним официальным царским духовником с 1914 года был протоиерей Александр Петрович Васильев
(1868-1918), пресвитер придворного собора Спаса Нерукотворного Образа в Зимнем дворце (впоследствии он был настоятелем храма вмч. Екатерины в Екатерингофе, арестован и 5.09.1918 года расстрелян вместе со всем причтом Екатерининского храма).
Но из-за болезни протоиерея Александра Васильева фактическим духовником во время заточения Семьи в Царском Селе стал митрофорный протоиерей Афанасий Иванович Беляев
(1845-1921), настоятель царскосельского Федоровского Государева собора, а также гарнизонный священник Царского Села. Его императорская семья знала давно. 29-го марта 1917 года Государь записывает в дневнике: "... Служат у нас в походной церкви о. Афанасий Беляев, за болезнью нашего духовника о. Васильева, диакон, дьячок и четыре певчих, кот. отлично справляются со своими обязанностями.
..."
Из дневника императора о Страстной седмице Великого поста:
30-го марта. Четверг. ... В 10 ч. пошли к обедне, за которой много наших людей причастилось, ... В 6 час. пошли к службе 12 Евангелий, о. Беляев молодцом прочёл их один.
31-го марта. Пятница. ... В 2 часа был вынос плащаницы. Гулял и работал у парома. В 6½ пошли к службе. Вечером исповедовались у о. Беляева.
1-го апреля. Суббота. ...В 9 час. пошли к обедне и причастились Св. Христовых тайн со свитой и остальными людьми. ... В 11½ пошли к началу полунощницы.
2-го апреля. Светлое Христово воскресенье. Заутреня и обедня окончились в час 40. Разговлялись со всеми в числе 16 челов.
В сохранившемся дневнике протоиерея Афанасия Беляева имеется ценное описание исповеди, о которой упомянул Государь:
" 31 марта.
В 1.30 получил уведомление, что меня ждут в 5.30 на детскую половину исповедать и подготовить к Причастию больных трех княжен и бывшего наследника. Наступил и час исповеди царских детей. Какие удивительные по-христиански убранные комнаты. У каждой княжны в углу комнаты устроен настоящий иконостас, наполненный множеством икон разных размеров с изображением чтимых особенно святых угодников. Пред иконостасом складной аналой, покрытый пеленой в виде полотенца, на нем положены молитвенники и богослужебные книги, а также святое Евангелие и крест. Убранство комнат и вся их обстановка представляют собой невинное, не знающее житейской грязи, чистое, непорочное детство.
Для выслушивания молитв перед исповедью все четверо детей были в одной комнате, где лежала на кровати больная Ольга Николаевна. Алексей Николаевич сидел в креслах. Мария Николаевна полулежала в большом кресле, которое было устроено на колесах, и Анастасия Николаевна легко их передвигала.
Как шла исповедь - говорить не буду. Впечатление получилось такое: дай, Господи, чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего царя. (...)
Без 20 минут 10 час. пошел в покои Их Величеств. Там женская прислуга проводила в спальню и указала на маленькую комнату в углу - молельню, где и будет происходить исповедь Их Величеств. В комнате еще никого не было. Прошло не более двух минут, вошли бывший государь, его супруга и Татьяна Николаевна. Государь поздоровался, представил государыню и, указывая на дочь, сказал: «Это дочь наша Татьяна. Вы, батюшка, начните читать молитвы, пред исповедью положенные, а мы все вместе помолимся».
Комната-молельня очень маленькая и сверху донизу увешана и уставлена иконами, пред иконами горят лампады. В углу, в углублении, стоит особенный иконостас с точеными колонками и местами для известных икон, пред ним поставлен складной аналой, на котором положено и старинное напрестольное Евангелие, и крест, и много богослужебных книг. Принесенные мною кресты и Евангелие я не знал, куда положить, и положил тут же на лежащие книги.
После прочтения молитв государь с супругою ушли, осталась и исповедалась Татьяна Николаевна. За нею пришла государыня, взволнованная, видимо, усердно молившаяся и решившаяся по православному чину, с полным сознанием величия таинства, исповедать пред святым Крестом и Евангелием болезни сердца своего. За нею приступил к исповеди и государь.
Исповедь всех троих шла час двадцать минут. О, как несказанно счастлив я, что удостоился по милости Божией стать посредником между Царем Небесным и земным. (...) После прочтения разрешительной молитвы и целования Креста и Евангелия, своим неумелым словом утешения и успокоения какую мог я влить отраду в сердце человека, злонамеренно удаленного от своего народа и вполне уверенного до сего времени в правоте своих действий, клонящихся ко благу любимой родины? " (http://www.pravoslavie.ru/95392.html)
30 июля 1917 года, накануне отправки Семьи из Царского Села, был отслужен молебен перед иконой Божией Матери "Знамение". Кто служил - о. Александр Васильев или о. Афанасий Беляев - точно неизвестно (хотя у о.А. Беляева есть запись об этом дне), не исключено, что оба вместе.
В Тобольске
богослужения для царской семьи совершал священник Алексей Васильев
(+1930), настоятель Благовещенского храма, расположенного неподалеку от дома губернатора, в котором разместили царскую семью.
Со священником Алексием Васильевым у царской семьи сложились очень хорошие, доверительные отношения.
Из дневника Государя:
27-го августа. Воскресенье. ... В 11 час. была отслужена обедница. Нам всем очень нравится священник, кот.[орый] служит у нас; поют четыре монахини.
8-го сентября. Пятница. Первый раз побывали в церкви Благовещения, в кот[орой] служит уже давно наш священник.
21 октября. Суббота. ... В 9 час. была всенощная, и затем мы исповедались у о. Алексея. ...22 октября. Воскресенье. В 8 час. пошли к обедне и всей семьей причастились св. тайн. Такое душевное утешение в переживаемое время!
Императрица в письме А. Вырубовой от 20.12. 1917г. тоже тепло отзывается о священнике Алексии Васильеве: "Священник очень хороший, преданный. Странно, что Гермоген здесь епископом, но сейчас он в Москве." (владыка Гермоген был в Москве на Поместном Соборе 1917-1918 гг.)
Из воспоминаний Панкратова, комиссара Временного правительства при Отряде особого назначения, "охранявшего" царскую семью:
«Расстояние от губернаторского дома до Благовещенской церкви не превышало 100-120 сажен, причем надо было перейти улицу, затем пройти городским садом и снова перейти другую улицу. При проходе бывшей царской семьи в Благовещенскую церковь этот путь охранялся двумя цепями солдат нашего отряда, расставленных на значительном расстоянии от дорожки, а переход через улицу Свободы охранялся более густыми цепями стрелков, чтобы из толпы любопытных, которых в первое время собиралось человек до ста, кто-либо не выкинул какую-нибудь штуку. С священником Благовещенской церкви было условлено, чтобы обедня для бывшей царской семьи происходила раньше общей обедни для прихожан, то есть в 8 часов утра, и чтобы во время этой службы в церковь допускались только священники, диакон, церковный сторож и певчие. Хор последних был подыскан полковником Кобылинским. Хор немногочисленный, но хорошо организованный регентом Павловским.
В одну из ближайших суббот Николаю Александровичу было сообщено, что завтра обедня будет совершена в церкви, что необходимо к восьми часам утра быть готовыми. Пленники настолько были довольны этой новостью, что поднялись очень рано и были готовы даже к семи часам. Когда я пришел в 7 1/2 часов утра, они уже ожидали. Минут через 20 дежурный офицер сообщил мне, что все приготовлено. Я передаю через князя Долгорукова Николаю Александровичу. Оказалось, что Александра Федоровна еще не готова, вернее, она решила не идти пешком, а ехать в кресле, так как у нее болят ноги. Ее личный камердинер быстро вывез кресло к крыльцу. Вся семья вышла в сопровождении свиты и служащих, и мы двинулись в церковь. Александра Федоровна уселась в кресло, которое сзади подталкивал ее камердинер. (....) Наконец мы в церкви. Николай и его семья заняли место справа, выстроившись в обычную шеренгу, свита ближе к середине. Все начали креститься, а Александра Федоровна встала на колени, ее примеру последовали дочери и сам Николай. (....) После службы вся семья получает по просфоре, которые они всегда почему-то передавали своим служащим. (....)
Во время молебна 6 декабря, когда вся семья бывшего царя была в церкви, дьякон вдруг ни с того ни с сего громогласно провозглашает многолетнее здравие «их величеств государя императора, государыни императрицы» и т.д. и приводит всех присутствующих в крайнее изумление и возмущение, особенно некоторых из команды. ... Так как это совершилось в самом конце молебна, я сейчас же подошел к дьякону и спросил: по чьему распоряжению он это сделал?
— Отца Алексея, — ответил тот.
Вызываю также священника, который в полуоблачении вышел ко мне из алтаря. Нас окружили возмущенные солдаты и любопытные свитские.
— Какое вы имели право давать такие распоряжения отцу дьякону? — говорю я священнику.
— А что же тут такого? — отвечает он как-то вызывающе.
Меня это крайне возмутило и даже испугало: возле меня стояли два солдата, сильно возбужденные, и один даже грубо буркнул: «За косы его да вон из церкви...» «Оставьте», — решительно остановил я его.
— Если так, отец Алексей, то знайте, что больше вы не будете служить для семьи бывшего царя, — сказал я священнику.». (В.С. Панкратов. С царем в Тобольске. )
Здесь, вероятно, ошибка памяти Панкратова - по дневнику императора и воспоминаниям других очевидцев, многолетие по дореволюционной форме с титулованием Их Величеств диакон Александр Евдокимов, по благословению священника Алексия Васильева, возгласил 25 декабря, после Рождественской литургии, во время молебна перед чудотворной Абалакской иконой Божией Матери "Знамение", принесенной накануне из Абалакского монастыря. И диакон и священник были посажены под домашний арест, подвергуты допросам и угрозам. Тобольский владыка Гермоген (Долганёв) их вызволил и на время, пока страсти не улеглись, отправил в Абалакский монастырь.
Из дневника императора:
6-го декабря. Среда. Мои именины провели спокойно и не по примеру прежних лет. В 12 час. был отслужен молебен...
25-го декабря. Понедельник. К обедне пошли в 7 час. в темноте. После литургии был отслужен молебен пред Абалакской иконой Божией матери, привезённой накануне из монастыря в 24 верстах отсюда. ...
28-го декабря. Четверг. ... Узнали с негодованием, что нашего доброго о. Алексея притягивают к следствию и что он сидит под домашним арестом. Это случилось потому, что за молебном 25 дек[абря] диакон помянул нас с титулом, а в церкве было много стрелков 2-го полка, как всегда, оттуда и загорелся сыр-бор, вероятно, не без участия Панкратова и присных.
1 января. Понедельник. В 8 часов пошли к обедне... Обедню служили другие священник и диакон.После отстранения священника Алексия Васильева богослужения для царской семьи совершал протоиерей Владимир Александрович Хлынов (1876-после 1932), настоятель Тобольского Софийско-Успенского кафедрального собора. В 1920-е годы он находился на Соловках одновременно со священником Михаилом Польским, впоследствии протопресвитером РПЦЗ, который в своей книге о новомучениках привел рассказ протоиерея Владимира Хлынова о Государе. Из контекста, правда, не вполне понятно, слышал ли священник М.Польский этот рассказ сам непосредственно от рассказчика или в чьей-то передаче, из "третьих уст" - некоторые, скажем так, несообразности заставляют предполагать последнее. Многое в рассказе кажется "додуманным" то ли самим автором, то ли тем, кто его пересказал, но, тем не менее, рассказ достаточно интересен, приведу его основную часть:
«В соловецком заключении был настоятель Тобольского кафедрального собора протоиерей о. Владимир Хлынов, который совершал службы для Государя и Его Семьи в губернаторском доме и был духовником Их Величеств.
По его свидетельству Государь сказал ему, между прочим:
- Я никак простить себе не могу, что я сдал власть. Я никогда не ожидал, что власть попадет к большевикам. Я думал, что сдаю власть народным представителям...
У отца протоиерея создалось убеждение, что это переживание было самым больным у Государя и по преимуществу преследовало его в дни заключения и может быть сознавалось им как какой-то грех, от тяжести которого он хотел избавиться.
Государыня тяжко болела другим. Ей было трудно простить несправедливость в отношении к ней. Ее мучило непонимание и клевета на нее общества.
- Все говорили про меня: немцы, немцы...
По мнению отца протоиерея, Государыню мучила мысль, что такое предубеждение против нее так и не рассеялось в русском обществе и восторжествовало.
Сначала Царская Семья ходила на богослужения в Собор. И ей и всему народу это было приятно. Но однажды соборный протодиакон в царский день в конце молебна, провозгласил Государю многолетие с полным титулом. Это обстоятельство очень огорчило Государя. После службы, придя домой, Государь сказал: "кому это нужно? Я отлично знаю что меня еще любят и мне еще верны, но теперь будут неприятности и в собор больше не пустят" ...
Так и случилось в конце концов. Но благодаря этому, о. протоиерей был приглашен на дом для совершения служб и ближе познакомился с Царской Семьей (....)
Еще важный факт. Государь в первые же дни знакомства с о. протоиереем, просил его передать епископу Гермогену, правящему в Тобольске, свой земной поклон (именно так выразился Государь) и просьбу простить его, Государя, что он принужден был допустить отстранение его от кафедры. Иначе нельзя было сделать. Но что он Государь, рад, что имеет возможность просить прощения за все.
Как уже впереди описано, Гермоген, епископ Саратовский, написал послание Государю непосредственно, минуя Синод и за это формально должен был быть наказан.
Теперь епископ Гермоген был растроган до глубины души, сам послал Государю, через отца протоиерея, земной поклон и просфору и просил прощения.
Так Царь и епископ, незадолго до мученической кончины обоих, изжили бывшее недоразумение с глубоким смирением и любовью.» (М. Польский, протопресвитер. Новые мученики Российские. М. 2004 г., репринт изд.Том 1: Джорданвилль, 1949. Том 2: Джорданвилль, 1957.
)
Из дневника Государя:
За обеими службами они пели, так как певчие не могут петь четыре раза в день. ...
7/20 марта. Среда. Наконец, после двухмесячного перерыва, попали снова в церковь к преждеосвященной литургии. Служил священник отец Владимир Хлынов, а не отец Алексей. Пели обыкновенные певчие, знакомые, любимые наши напевы. Погода была отличная; в общем, пробыли на воздухе четыре часа.
9/22 марта. Пятница. Сегодня годовщина моего приезда в Царское Село и заключения с семьею в Александровском дворце. Невольно вспоминаешь этот прошедший тяжелый год! А что ещё ожидает нас всех впереди? Всё в руце Божией! На Него только всё упование наше. В 8 часов пошли к обедне. День провели как всегда. Обедали в 7 часов, затем была вечерня и после неё исповедь в зале — детей, свиты, людей и наша.10/23 марта. Суббота. В 7½ пошли к обедне, за кот[орой] причастились Св. Христовых тайн со всеми нашими. Хор пел на редкость. ... В 9 часов была всенощная дома. Спать хотелось очень.
Благовещение. В церковь не попали в такой праздник, встать пришлось рано, так как в 8 часов пришёл батюшка и отслужил обедницу без певчих. Аликс и дочери пели опять без всякой спевки.
Отправка в Екатеринбург
Николая II, Александры Федоровны, вел. княжны Марии, доктора Е. Боткина и нескольких слуг состоялась 13 апреля 1918 года. Привезли их туда17 апреля, в Великий вторник Страстной седмицы, и разместили в доме инженера Ипатьева. "Дом хороший, чистый
" - записал Государь.
Как довелось Государю встретить свою последнюю Пасху, читаем в его дневнике:
20 апреля. Пяток великий. ... По утрам и вечерам, как все эти дни здесь, читал соответствующие Св. Евангелия вслух в спальне.
21 апреля. Великая суббота. ...По просьбе Боткина, к нам впустили священника и дьякона в 8 час. Они отслужили заутреню скоро и хорошо; большое было утешение помолиться хоть в такой обстановке и услышать «Христос воскресе». Украинцев, помощник коменданта, и солдаты караула присутствовали.
22 апреля. Светлое Христово воскресение. ... Утром похристосовались между собою и за чаем ели кулич и красные яйца, - пасхи не могли достать .
10 мая семья воссоединилась - из Тобольска привезли цесаревича Алексея и великих княжен Ольгу, Татьяну и Анастасию.
Из дневника Государя:
20 мая. Воскресенье. В 11 час. у нас была отслужена обедница; Алексей присутствовал, лёжа в кровати. ...
31 мая. Вознесение. Утром долго, но напрасно ожидали прихода священника для совершения службы; все были заняты по церквам. ...
10 июня. Троицын день. ... в 11½ была отслужена настоящая обедня и вечерня, ...
Это последнее сохранившееся упоминание о богослужении в дневнике императора.
Но в книге гувернера цесаревича Алексея Пьера Жиляра, разделявшего заточение царской семьи в Царском Селе и в Тобольске, говорится: "Я повидался с отцом Строевым
, который последним совершал богослужение в Ипатьевском доме в воскресенье, 14-го, то есть за два дня до страшной ночи." (П. Жиляр. Император Николай II и его семья, гл. XXI) и "В воскресенье 14 июля Юровский приказал позвать священника, отца Строева, и разрешил совершить богослужение." (Там же, гл. XXII)
За три месяца в Екатеринбурге царской семье ни разу не разрешили сходить в храм.
Узнать что-либо о священнике Строеве, совершавшем для царской семьи службы в доме Ипатьева, мне пока не удалось.
Последним духовником Царской Семьи суждено было стать протоиерею Александру Васильеву.
Кто же он такой, воспитанник знаменитой сельской школы Сергея Рачинского в селе Татево?
Александр Петрович Васильев родился 6 августа 1868 года в деревне Шопотово*) Бельского уезда Смоленской губернии
(ныне Тверская область) в семье простого крестьянина-землепашца. В раннем детском возрасте Александр лишился
родителей, но без попечения не остался. Отрока Александра Васильева принял в школу соседнего села Татево известный
народный учитель Сергей Александрович Рачинский. В годы обучения профессор-педагог заметил в богобоязненном
мальчике большую любовь к церковности и стремление к духовным наукам.
* Это ошибка. Официальное название - Шоптово, Бѣльскій уѣздъ . (прим. tatevo )
Школьная деятельность С.А.Рачинского тесно сочеталась с его православной трезвенной деятельностью. Один из немногих
в России конца 19-го века он пытался поставить заслон той страшной привычке многих соотечественников, которую и сейчас
небрежно-снисходительно называют «национальной», — безудержному пьянству. 5 июля 1882 года Сергей Александрович
совместно со своими учениками создал Татевское общество трезвости, которое послужило в дальнейшем примером для
развития православного трезвенного движения в России. Среди первых членов этого общества оказался 14-летний Александр
Васильев.По воспоминаниям татевского педагога, большинство его учеников встретило мысль о создании такого общества
сочувственно (навидались в родных деревнях, а то и домах пьяных страстей), и в церкви был проинесен торжественный обет
трезвости сроком на год. С тех он ежегодно обновлялся.
Рачинский принял самое близкое участие в дальнешей судьбе своего воспитанника. Духовное училище, затем духовная
семинария и наконец - тот поступил в Санкт-Петербургскую Духовную академию. Именно Васильева познакомил своих
товарищей по академии с опытом трезвенной работы Сергея Александровича Рачинского. 2 декабря 1889 года студент
Александр писал своему учителю:
«Многоуважаемый благодетель Сергей Александрович!
25 ноября в собрании студентов я прочитал свой реферат о Татевской школе и, кажется, с успехом. Заметно было,
что произвело впечатление, ибо по прочтении долго велись оживленные расспросы. Слушатели были со всех курсов.
Некоторые, услышав, каких трудов стоит вести дело в Татеве, ужаснулись и обратились мыслями вспять…».
Через три месяца в стенах столичной Духовной академии родилось первое среди высших духовных школ России общество
трезвости, основанное на опыте утверждения трезвой жизни в Татево.
Как и любое доброе дело, общество трезвости в столичной Духовной академии встретили искушения. 10 марта того же года
Александр Петрович Васильев сообщал своему наставнику в Татево: «Открытие общества в стенах академии сильно не
понравилось части нашего студенчества и вызвало с их стороны глумливую брань. Пришлось перенести не мало, но мы на
это шли, переносили все с терпением и сблизились между собой».
Искушения прошли, а дело православной трезвости, основанное на опыте Рачинского, стало приносить добрые плоды. Уже
через две с половиной недели Александр отметил в письме к своему учителю: «Наше общество трезвости крепнет и растет…
Хочу склонить священника к открытию общества трезвости на фабрике (бумажной фабрике Варгуниных. — Т.Г.), ибо там по
праздникам процветает огромное пьянство и безобразие«.
Проповеди Александра Васильева вдохновили варгунинских рабочих создать при храме общество трезвости.
Варгунинцы стремились устроить первый в России крестный ход православных трезвенников. Однако осуществить это желание
было непросто: от пьяных хулиганов за Невской заставой, где находилась фабрика Варгуниных, ожидались провокации. Если бы
первый крестный ход трезвенников омрачился безобразными выходками, вряд ли бы светские и духовные власти столицы
разрешили провести подобное шествие в ближайшем будущем.
Риск был большой, но Александр Васильев безбоязненно положил начало крестным ходам православных трезвенников. В 1892
году он с несколькими десятками Варгунинских трезвенников прошел в Колпино к чудотворной иконе святителя Николая. Шли
без хоругвей, даже без креста, с одной иконой святителя Николая из Варгунинской церкви. Шли ночью, по полотну Николаевской
железной дороги. Это было сделано отчасти из-за христианского смирения и простоты, а отчасти и для того, чтобы избежать
грубых насмешек и издевательств, которым вообще подвергались первые трезвенники, а еще больше эти издевательства могли
угрожать такому малому крестному ходу. Таково было начало великого дела утверждения трезвого образа жизни.
В 1893 году уже иерей Александр Васильев закончил обучение в Санкт-Петербургской Духовной академии. Педагогические и
пастырские заслуги батюшки заметил и высоко оценил обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев.
В 1901 года митрополит Александр Васильев возведен в сан протоиерея и служит в храмах Петербурга.
С 9 января 1910 года протоиерей Александр Васильев по приглашению императрицы Александры Федоровны состоял
законоучителем царских детей. Вскоре батюшка стал духовником цесаревича Алексея, а с 7 января 1912 года - преподавателем
Закона Божия для Наследника. Дочь о. Александра Мария вспоминает: "Отец преподавал Цесаревичу Закон Божий. Алексей
был очень религиозен. Отношения Государя с ним (т.е. с Александром Васильевым. - Т.Г.) были самые теплые". В это же время
батюшка становится духовником царских детей.
С 1913 года батюшка был назначен настоятелем храма Федоровской иконы Божией Матери в память 300-летия Дома Романовых
в Царском Селе. А со 2 февраля 1914 года протоиерей Александр Васильев становится духовником Их Императорских Величеств
Николая Александровича и Александры Федоровны.
Его проповеди производили глубокое впечатление на слушателей. Это отметила, например, императрица Александра Федоровна
после литургии в Царском Селе 26 августа 1915 года. Она сообщает в своем письме Николаю II в ставку о проповеди протоиерея
Александра Васильева следующее: «Батюшка прекрасно говорил. Я хотела бы, чтобы побольше людей из города его послушали.
Это было бы им очень полезно, так как он очень хорошо коснулся внутренних вопросов».
В переписке с супругом императрица называет своего духовника, выходца из простого народа, «Батюшкой». «Наш Батюшка служил
молебен…», «Я просила Батюшку прочесть молитвы…», «Батюшка говорил проповедь о Марии Египетской», «…хотела бы, чтобы ты
(император Николай II. — Т.Г.) причастился, и Батюшка думает то же самое», «…Батюшка принес Бэби (Цесаревичу Алексею -Т.Г..)
Св. Причастие», «Дети отправились… на панихиду по Батюшкиному сыну, он просил нас прийти«.
Последние годы перед революцией особо сблизили Царскую Семью и ее духовника протоиерея Александра Петровича Васильева.
Нравственный облик о. Александра лучше всего характеризует следующий факт. В сент. 1916 его любимый сын, офицер Павловского
полка, погиб на фронте. Государыня Александра Федоровна из сочувствия к отцовскому горю предложила перевести в тыл из боевых
частей остальных сыновей, но о. Александр отказался. (В семье отца Александра и его жены, Ольги Ивановны, растут семь детей пять
сыновей и две дочери).
Духовник императрицы протоиерей Александр Васильев был сначала сторонником Распутина. Он верил в его искренность. Лишь
позже сомнения вкрались в его душу. К его несчастью, это была пора, когда царский духовник должен был непременно выступить
на борьбу с «темными силами», и либо победить их, либо отойти в сторону. Это был крест отца Александра Васильева, который
он понести не смог. Вполне вероятно, что отец Александр, зная упорство императрицы, не решался вступать с ней в полемику
относительно Распутина.
Нашему земляку пришлось провожать старца в последний путь. «21 декабря 1916 года. В 9 часов поехали всей семьей… к полю,
где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17-е дек. извергами в доме
Ф. Юсупова, который стоял уже опущенный в могилу. О. Александр Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой.
Погода была серая при 12 градусах мороза». Такую — скорбную — запись сделал император в дневнике.
И вдруг разразилась катастрофа. Хотя многие и ожидали ее прихода, но все же самый этот момент оказался неожиданным. Такие
чувства испытывал любящий Царскую Семью ее духовник.
В первой половине июля 1917 года на секретном заседании Временного Правительства было принято решение отправить Царскую
Семью в Сибирь. Перед вынужденным отъездом Царской Семьи протоиерей Александр Петрович Васильев служил напутственный
молебен перед Знаменским образом Божией Матери. 30 июля Государь Император Николай Александрович записал в дневнике:
«Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божией Матери. Как-то особенно тепло было
молиться Ее святому лику вместе со всеми нашими людьми».
После отправки Царской Семьи в Тобольск протопресвитер придворного духовенства Александр Дернов старался улучшить положение
своего подчиненного, перевел о. Александра Васильева на рабочую окраину, в храм Успения Пресвятой Богородицы. Усилиями того же
протопресвитера батюшке была назначена пенсия, что давало его большой семье возможность для выживания в условиях надвигающегося
голода и разрухи. К этому времени здоровье неутомимого пастыря было уже основательно подорвано. Узнал ли он о гибели царской
семьи, в которой его называли Батюшка? Вспоминал ли, как в маленькой школе российской глубинки Учитель с большой буквы говорил
о твердости в своих убеждениях?
29 августа 1918 Васильева арестовали, а 5 сентября 1918 года тяжело больной протоиерей Александр
Итак совершилось...
Догорела свечка воску чистаго. Потух огонек. Угасла жизнь Царицы-Матушки. Осиротели многомиллионные дети русские...
Русь Святая, слышишь ли ты наши здесь надгробные рыдания, наши песни погребальные? Видишь ли ты этот гроб с останками Той, Которая делила царственные труды Своего Августейшего супруга великого Миротворца императора Александра третьяго? Увы, скована Русь цепями рабства, самое имя ея уничтожено, поэтому лишь сравнительно немногие имеют возможность лично поклониться гробу Новопреставленной...
Не смущайся этим, мать наша Царица. Исключительный жребий выпал на долю Твою. Бог возвел Тебя на самую вершину земного величия, но и там Ты оставалась человеком, удел которого скорби и страдания. Не спасет от них и корона царская...
Много горя и всяких лишений пришлось испытать Тебе на Твоем долголетнем жизненном пути. Слабая телом, но сильная духом, ты всегда сохраняла мужество, неизменно верила в торжество правды и истины. Этот пример Твой воодушевляет нас, это дух Твой хранится и в наших сердцах. Все это служит залогом грядущего возрождения нашей дорогой Родины.
Не судил Тебе Господь дождаться здесь на земле того радостного дня, но оттуда — с вышины Тебе будет видней. Настанет день и Ты увидишь упавшие цепи кровавого гнета, храмы, переполненные горячо и свободно молящимся народом, крестные ходы с целым лесом хоругвий и многочисленными иконами, Ты услышишь гул колоколов и ликование народа Твоего, торжествующаго победу правды и истины.
Вот тогда по всему лицу земли родной народ русский, народ православный коленопреклоненно воспоет Тебе и всем умученным членам Твоей Царственной Семьи «со святыми упокой»… А теперь, куда долетит весть о Твоей тихой и безмятежной кончине, там — пока украдкой, здесь же за границей, — всюду в рассеянии льется к богу мольба: «Упокой, Господи, душу в Бозе Почившей Новопреставленной Благочестивейшей Государыни Императрицы Марии Федоровны». Только в этой молитве Ты ныне нуждаешься, а нам она поможет перенесть горечь постигшей нас тяжелой утраты…
Ты видишь, Ты слышишь, духовная Дщерь моя, я исполнил волю Твою, что было в силах моих, теперь очередь за Тобой, исполни и мою и не только мою, но через меня недостойнаго — просьбу всего Русскаго Твоего народа: прости нам, Матушка, все обиды и огорчения, нанесенные Тебе волею и неволею, разумом и неразумием… а когда предстанешь пред Престолом Господа Славы, Который, верим, удостоит Тебя Царствия Своего и вселит в Храме Небесном, как Ты создала Ему сей храм на земле, скажи Ему там: Господи, Ты знаешь, как тяжко страдает народ Русский, Тобою Мне усыновленный, молю Тя, преложи гнев на милость, вонми Моему и их молению…
Прощай, Мать наша Царица, и в лице моем прими земной поклон от всего верноподданного Тебе народа.
Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна в Видёре. 1920-е годы
В ноябре 1927 года Зарубежная Россия вновь вспомнила о Российском Императорском Доме . На этот раз повод был вполне подходящий, связанный не с бутафорской, а подлинной русской монархией, не принимавшей участия в бесконечных склоках среди русских монархических партий. 26 ноября Императрица Мария Фёдоровна отмечала своё восьмидесятилетие, свой последний юбилей. В это время Вдовствующая Императрица, потерявшая в революционных лихолетиях двух сыновей, невестку и внуков, проживала на своей вилле Видёре в родной Дании. Она так и не поверила в гибель своих родных, считая сыновей всё ещё живыми и скрывающимися от большевиков где-то в Сибири или на Дальнем Востоке.
В последние годы рядом с матерью находились две её дочери Великие Княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна . Последняя проживала в Видёре вместе с мужем полковником Николаем Александровичем Куликовским и двумя маленькими сыновьями Тихоном и Гурием.
Дети Ксении Александровны к середине 1920-х годов уже выросли, многие обзавелись своими собственными семьями, но про свою царственную бабушку они не забывали, стараясь раз в год навестить её в Дании.
Вдовствующая Императрица не хотела проводить широких празднований по случаю своего юбилея, считая это излишним, но русская эмиграция не могла оставить без внимания столь значимую дату, поскольку для многих Мария Фёдоровна олицетворяла лучшие традиции и достоинства Дома Романовых и была живым символом великой и мощной России, хотя и утраченной. Но русские эмигранты верили, что совсем скоро их Родина скинет оковы большевизма и станет на путь возрождения и былого великолепия.
Находясь в изгнании Мария Фёдоровна, старалась помочь всем нуждающимся и просящим, но зачастую она не могла это сделать из-за собственного тяжёлого финансового положения, особенно усугубившегося после краха крупнейшего датского банка «Хандельсбанк», где у Государыни хранились все оставшиеся сбережения. Сгорели все деньги, находившиеся на счёте, поэтому жить Императрице было не на что, а о финансовой помощи нуждающимся и думать не приходилось. Поэтому, в преддверии своего юбилея Мария Фёдоровна решила создать благотворительный фонд своего имени, куда поступали бы пожертвования со всего мира, а затем распределялись бы нуждающимся русским беженцам.
Вилла Видёре. Датская открытка 1920-х г.
В канун юбилея многочисленные русские эмигрантские газеты и журналы стали публиковать статьи, посвящённые Марии Фёдоровне, олицетворявшей «благороднейшие воплощения имперских заветов просвещения, воспитания и человеколюбия». В преддверии восьмидесятилетия парижская газета «Возрождение» писала: «В день своего 80-летия она пребывает одна, в изгнании. Не представить нам до конца трагическую глубину скорби и одиночества матери, у которой отняты неслыханным злодеянием оба сына, невестка, больной внук и юные девушки-внучки».
В день своего рождения Императрица Мария Фёдоровна чувствовала себя плохо, сказывался возраст и эмоциональные потрясения, подорвавшие когда-то крепкое её здоровье. Но она нашла в себе силы принять в полдень датских гвардейцев (чьим почётным шефом был муж Государыни покойный Император Александр III, прозванный в народе Миротворцем), которые преподнесли ей двадцать пять тысяч датских крон для благотворительных целей. Затем в Видёре пожаловали многочисленные датские депутации и частные лица, чтобы поздравить «русскую Государыню и нашу принцессу».
С верным казаком Кириллом Поляковым возле церкви Св. Александра Невского в Копенгагене. 1925 г.
На следующий день, в воскресение, в церкви Св. Александра Невского в Копенгагене состоялся торжественный молебен «о здравии и долгоденствии Благоверной Государыни Императрицы Марии Фёдоровны», на котором присутствовали дочери Государыни, а также многочисленные русские эмигранты, приехавшие со всех концов Европы, чтобы поздравить свою Императрицу. Сама Мария Фёдоровна по состоянию здоровья выехать в Копенгаген не смогла, поэтому ещё один молебен был отслужен уже на вилле Видёре духовником Государыни протоиереем Леонидом Колычевым. В это же день Мария Фёдоровна приняла делегацию русских детей, состоявшую из семи человек. Дети наперебой читали ей стихи и преподнесли традиционную русскую скатерть.
Несмотря на довольно натянутые отношения, днём виллу посетил датский король и племянник Императрицы Кристиан X с женой королевой Александрой, пожелавшие Марии Фёдоровне здоровья и долголетия. Племянник никогда не жаловал свою тётю и её дочерей, считая их «бедной русской роднёй». К тому же в Дании всегда были популярны социал-демократы, которые в 1920-е годы находились у власти и хотели наладить контакты с Советской Россией, против чего активно выступала Императрица Мария Фёдоровна.
Фото - подарок от правнуков: княжна Ирина Феликсовна Юсупова, князь Никита Никитич и князь Михаил Фёдорович. Коллекция Жака Феррана
Вечером в гостиной Видёре состоялся торжественный обед, на котором собрались только ближайшие члены семьи и свиты. В этот же день в Данию из Парижа приехал внук Марии Фёдоровны князь Никита Александрович. Он привёз с собой неожиданный подарок от правнуков Императрицы - фотографию, на которой запечатлены княжна Ирина Феликсовна Юсупова, князь Никита Никитич и князь Михаил Фёдорович. Фотография была подписана рукой Никиты Александровича: «Дорогой прабабушке от Ирины, Никиты и Михаила. 14 (27) ноября 1927 года». По воспоминанию очевидцев, столь неожиданный подарок глубоко растрогал Марию Фёдоровну.
В саду Видёре. 1921 год. Частная коллекция
В день своего юбилея Императрица получила сотни писем и телеграмм от родственников, друзей и даже незнакомых лиц со словами приветствия, поздравления и искренних пожеланий. Телеграммы приходили даже после празднования дня рождения, что весьма обрадовало Марию Фёдоровну, считавшую, что её давным-давно забыли. Позднее в одном из частных писем старшая дочь Императрицы Великая Княгиня Ксения Александровна писала: «Бедная Мама завалена письмами, адресами и всякими приветствиями, такие есть трогательные между ними - и она ужасно тронута, но, конечно, все это количество её сильно утомляет. Мы только и делаем, что читаем и пишем с утра до вечера. Сегодня она подписала 10 телеграмм - больше не могла…. Такое счастье, что мы с ней и что она, несмотря на всё бодра и была в состоянии пережить все эмоции и утомление».
Чествования Императрицы прошли, не только в Копенгагене, но и в центре русской эмиграции в Париже. Великую Княгиню Ксению Александровну беспокоил тот факт, что юбилеем матери могли воспользоваться люди с дурной репутацией, а имя Императрицы могло быть использовано для сомнительных политических акций. Но всё прошло вполне благополучно. 27 ноября в храме Св. Александра Невского на рю Дарю, по ходатайству Российского Красного Креста (чьим почётным шефом на протяжении более чем пятидесяти лет являлась Мария Фёдоровна) был отслужен торжественный молебен о здравии Государыни.
В этот же день состоялось торжественное заседание Красного Креста, посвященное чествованию Августейшего юбиляра. Позднее русская эмигрантская газета «Возрождение» описывала это событие: «Г.Г. Витте говорил о просветительской и благотворительной деятельности Императрицы, о щедрости ея, о том, что большую часть своих средств она тратила на нужды состоявших под ея попечительством просветительных учреждений. Г.В. Глинка сказал об отзывчивом сердце Императрицы, великодушно приходившей на помощь всем нуждающимся».
В этот же день, только уже в зале Жуффруа, состоялось торжественное собрание, где встретились бывшие сенаторы и военные деятели Российской Империи . Почётным председателем собрания стала двоюродная сестра Императора Николая II Великая Княгиня Елена Владимировна, вышедшая замуж за племянника Марии Фёдоровны принца Николая Греческого и Датского. Переполненный зал был украшен портретом Императрицы, а также российским государственным гербом и национальным флагом. Бывший председатель Совета Министров России, а в эмиграции активный монархический деятель Александр Фёдорович Трепов, в своей краткой речи обрисовал ту спокойную и мирную домашнюю обстановку, которую любовно создала Мария Фёдоровна Императору Александру III. Многие говорили о гуманитарной деятельности Императрицы, вспоминали её мужественность и спокойствие в Крыму, когда после революции жизнь членов Российского Императорского Дома висела на волоске. Вырисовался ясный и чистый образ Марии Фёдоровны и былого величия России. В заключительном слове Владимир Николаевич Коковцов произнёс эмоциональную речь, позднее опубликованную в газете «Возрождение», рассказав эпизод, случившийся вскоре после Февральской революции: «В 1917 году, в Киеве к ногам ехавшей в трамвае Императрицы бросилась узнавшая её женщина: “Да ведь ты - матушка царица!” Все в вагоне поднялись и стояли до выхода Императрицы из трамвая. У В.Н. Коковцова неоднократно прерывался голос».
Не забыли про Государыню и в религиозном центре русской эмиграции, в городе Сремски-Карловцы (Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев) , где в то время находился Архиерейский Синод Русской Православной Церкви (заграницей) . В Копенгаген была отправлена грамота за подписью председателя Архиерейского Синода Зарубежной церкви Митрополита Антония (Храповицкого). В ней говорилось: «К этому знаменательному в Вашей жизни дню проявления Божией Вам Милости Архиерейский Собор Русской Православной Церкви (заграницей), воздав Богу хвалу, призывает на Ваше Императорское величество Божие Благословение… И да сподобит Вас Всевышний узреть спасение Руси и восстановление её былого величия и мощи». По распоряжению Митрополита Антония, во всех русских зарубежных храмах были совершены торжественные молебны о здравии, долголетии и спасении Императрицы Марии Фёдоровны.
© Иван Матвеев
© НП «Русская культура»
